Издательство Деком
Издательство Деком
Поэзия: что нового? Т. Кузовлева "Мои драгоценные дни"

Поэзия: что нового? Т. Кузовлева "Мои драгоценные дни"

С зоилом спорить не пристало
Любимцу ветреных харит.
И. Иртеньев

Новая книга известной поэтессы Татьяны Кузовлевой вышла в серии «Имена», основанной в 1997 году. Эта серия создана специально для книг известных деятелей искусства (не только литераторов) – но не для их творчества, а для воспоминаний, размышлений, мемуаров, иными словами, для разговора «о времени и о себе». Тем не менее, мне кажется уместным включить воспоминания Татьяны Витальевны в ряд поэтических новинок – а почему, о том будет особый разговор, и продлится он, пожалуй, весь обзор.
В серии «Имена» выходили книги о Булате Окуджаве, Константине Паустовском, Ромене Гари и многих других интереснейших личностях. Татьяна Кузовлева посвятила свою книгу широкому кругу своих современников. Одно перечисление персоналий – главных героев этой книги, каждому уделена отдельная глава – приводит в благоговейный трепет: Михаил Светлов, Борис Слуцкий, Евгений Винокуров, Юлия Друнина, Алексей Каплер, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, Борис и Зоря Васильевы… Книга разделена автором на три части. Первая – увы, самая объёмная – называется «Упрямо повторяю: живы». Рядом с блистательными именами ушедших поэтов и писателей во второй части «В узком круге» – имена современников, которые живы, дай им Бог здоровья: Тамара Жирмунская, Сергей Филатов, Галина Нерпина. Третья часть носит название «скромное», словно бы будничное: «Обо мне и не только» – именно что «не только», в ней из мозаики собран целый мир. По-человечески приятно, что Татьяна Кузовлева не ограничилась тёплыми воспоминаниями о «героях былых времен», не побоялась публично признаться в любви своим собратьям по перу. Что греха таить – все мы знаем, как это порой сложно! А всё-таки любовь к человечеству складывается из любви ко всем отдельным его представителям, и никак иначе!.. Будем спорить, что хорошая поэзия – и есть Любовь?..
«Мои драгоценные дни» – щедрая лепта в сохранение памяти о «русской советской культуре» середины-конца прошлого века и о российской культуре начала нового тысячелетия. Лейтмотив её – поэтический, что подчёркивается и подзаголовком: «Стихом разбуженная память».
Стихи Татьяны Кузовлевой пронизывают книгу, служа своеобразными «указателями» – не строгими био- и библиографическими, а эмоциональными и живыми:

…Припоминаю тех, кому
Я нужных слов недосказала.
Я накрываю стол для них.
Ты, время, от меня не застишь
Всех тех, ушедших и живых,
Пред кем душа и сердце – настежь, –

пишет автор в стихотворении, которым открывается книга.
Строго говоря, эти воспоминания – не столько «исторический источник» каких-то событий. Хотя на события книга чрезвычайно богата, как и биография Татьяны Витальевны. Несколько страниц (глава «Скажи, кто твой друг…» о Сергее Филатове) относятся к одному из самых спорных периодов новейшей истории – столкновению президента и Верховного Совета в октябре 1993 года, когда родилось печально знаменитое «Письмо 42-х», под которым стоит и подпись Татьяны Кузовлевой. Письмо это до сих пор рождает острые дебаты: правомерен ли был тот документ, оправданы ли были предложения творческой интеллигенции? Как большинство споров, и этот не рождает истину. Однако Татьяна Кузовлева готова отвечать, по крайней мере, за саму себя, о чём откровенно пишет в воспоминаниях, будто перед духовником:
«Когда меня спрашивают сегодня, не раскаиваюсь ли, что моя подпись поставлена на следующий день после подавления мятежа под ‛Письмом 42-х“, в котором говорилось о том, какой ценой пришлось заплатить за предотвращение гражданской войны в стране…; когда интересуются, не думаю ли я теперь по-другому, я отвечаю, что под таким письмом я бы и сейчас поставила свою подпись – только ради того, чтобы октябрьские события 1993 года стали нам всем уроком на будущее…» Будучи поэтом от Бога, Татьяна Кузовлева тут же с языка суровой прозы переходит на язык возвышенного стихосложения:

Из этих лет, взметённых Русью,
И многогрешных, и святых,
Ни от чего не отрекусь я,
Не прокляну ни дня из них.

Но тихо вымолвлю:
– Так было.
Я в этом времени жила.
Любила. Душу не сгубила.
Друзей своих не предала.

…И я у Господа просила,
Чтоб у черты добра и зла
Освобождённая Россия
Своих мужчин поберегла.

Нет, воспоминания Татьяны Кузовлевой – источник иного рода: он воспроизводит не хронику исторических фактов, а прежде всего атмосферу, которую они порождали либо в которой творились. Чаяния и настроения своих современников, как и собственные, в ту или иную эпоху, на фоне разных житейских перипетий Татьяна Кузовлева делает «эпицентром» своего повествования – и кто сказал, что человеческие мысли и ожидания менее весомое историческое свидетельство, чем официальный документ или исследовательский труд?.. Чуткими «маячками» той атмосферы и служат стихи, разбросанные по книге драгоценными камнями в горной породе (если продолжать известное сравнение Маяковского со «словесной рудой» в лучшую сторону). Это либо строки Татьяны Кузовлевой, адресованные тем, кто был ей близок и дорог – либо стихи самих этих людей.
Так, самая первая глава «Крылья он забрал с собой» – о Михаиле Светлове – открывается стихотворением Татьяны Кузовлевой «Мастер»:

О Мастер, научи меня лепить,
Дай мне секрет смешения породы.
О Мастер, научи меня любить
Твои победы и твои пороки.

…Но доживи, но только доживи
До той поры,
пока я тоже встану.


Это стихи из 1962 года, когда комиссия по работе с молодыми авторами при Московском отделении Союза писателей СССР рассылала «гонцов» по литобъединениям Москвы, чтобы найти там стоящих молодых поэтов – и дать им, выражаясь в стилистике той эпохи, «путёвку в жизнь». Наиболее талантливым авторам «светили» публикации в солидных изданиях, например, «Литературной газете», поэтические вечера в ЦДЛ и возможность сделать другие шаги к признанию. Как сегодня резюмирует Татьяна Кузовлева: «…1962 год, с которого всё в моей литературной судьбе завертелось».
Глава обильно напитана стихами Михаила Светлова:

Я другом ей не был, я мужем ей не был,
Я только ходил по следам, –
Сегодня я отдал ей целое небо,
А завтра всю землю отдам!

Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко»-песню
Допел до конца…

…Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла…

Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя…

И целиком приведено стихотворение «Итальянец», написанное в 1943 году, во время Великой Отечественной войны, по свидетельству Татьяны Кузовлевой, звучавшее на всех фронтах и широко известное в тылу, а в наши дни уже не столь популярное, как хрестоматийная «Гренада», остающаяся «визитной карточкой» Светлова:

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?

…Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застеклённое в мертвых глазах…

А также стихами поэтов светловского поколения – Марка Максимова, Ольги Берггольц, заодно и эпиграммами, в том числе на самого Михаила Аркадьевича. Так что если – пофантазируем немного! – эту главу из книги Татьяны Кузовлевой прочтёт человек, далёкий от искусства, знающий только, что океанский лайнер «Михаил Светлов ту-ту!», то даже у него сложится цельное впечатление о поэте, подарившем имя пароходу…
По такому же принципу построены и все прочие главы воспоминаний (особенно о поэтах – Борисе Слуцком, Евгении Винокурове, Юлии Друниной, Белле Ахмадулиной, Римме Казаковой). Возникает устойчивое подозрение, что Татьяна Витальевна пишет для широкой публики и в её составе действительно имеет в виду и такого вот «тёмного» читателя, которому нужно буквально азы рассказывать. Оглянувшись вокруг, с горечью констатируем, что она где-то права…
Впрочем, среди адресантов тёплых слов есть и персоналии, чьи имена не столь на слуху, как Михаил Светлов или Борис Слуцкий. Для меня, скажем, стала открытием фигура Евгении Самойловны Ласкиной – редактора отдела поэзии в журнале «Москва», жены поэта Константина Симонова, матери кинорежиссёра и прозаика Алексея Симонова. О Евгении Самойловне Татьяна Витальевна пишет как о легендарном редакторе. Не столько по собственному опыту – у них состоялась «Единственная встреча» в 1960-м году, и глава называется именно так, – но по опыту великих русских поэтов, с теплом и почтением относящихся к Евгении Ласкиной, писавших ей проникновенные письма – даже из ссылки, как Ярослав Смеляков. Вообще, глава памяти Ласкиной очень композиционно сложная и информационно насыщенная. Видимо, в силу скудости личных воспоминаний об этой замечательной женщине, уместившихся в одно стихотворение:

Узка, как продолжение дороги,
Журнальная каморка. Ералаш
Бумажный. Я застыла на пороге:
Влететь сюда – немыслимая блажь!

…И вижу Ваше ясное свеченье
И смуглое прекрасное лицо.
Окно. Арбат. И чувство притяженья.
И родственности тайное кольцо, –

и объективной невозможности сказать о Евгении Ласкиной мало, Татьяна Кузовлева приняла решение показать её в преломлении поэтических взглядов. В главе приведены письма от трёх поэтов, которые Алексей Симонов включил в автобиографическую книгу «Парень с Сивцева Вражка». Это Владимир Луговской, Ярослав Смеляков и Владимир Корнилов. Соответственно, рассказано и о них самих.
Ярослав Смеляков и Владимир Корнилов – на одной чаше весов. В раскладе советской истории они жертвы государственной политики: трижды судимый и чудом выживший Смеляков и автор подборки в «крамольном» альманахе «Тарусские страницы» (со стихами и прозой бывших репрессированных, политзаключённых и «нынешних», на тот момент, диссидентов) Корнилов. О том, какого лиха хватили они, Татьяна Кузовлева говорит откровенно и сочувственно. К сожалению, Владимир Луговской – на другой чаше весов: в главе упоминается его стихотворение 1937 года, воспевающее «чистки», которое назвал «подлостью, невиданной в традициях русской поэзии» драматург Александр Гладков, разом лауреат Сталинской премии и узник сталинских лагерей… После тех строк Луговской написал много прекрасных героических стихотворений, готовящих молодёжь к мужественной борьбе с любым врагом – но сам, едва началась Великая Отечественная, оказался в эвакуации в Ташкенте… Всё это сделало Владимира Луговского неоднозначной фигурой русской поэзии. Татьяна Кузовлева (в этом мнении она не одинока) считает лучшим произведением Луговского его позднюю поэму «Алайский рынок», которую определяет как «…его исповедь. Суд над собой». Она цитирует из «Алайского рынка» знаковые строчки:

…Что мне сказать? Я только холод века,
А ложь – моё седое остриё.

Другим откровением для меня оказался портрет театроведа Овсея Любомирского, соседа Татьяны Кузовлевой и Владимира Савельева по «писательскому» дому на Малой Грузинской. Признаться, я впервые услышала это имя. Но дело не в том! Глава о Любомирском «Яков, ну вот!» – при всей её памятной «дотошности», целая новелла об одинокой старости. Человек растерял или похоронил близких, чудом избежал репрессий после разгрома Еврейского антифашистского комитета (в пору борьбы с космополитизмом), жил один в 12-этажном доме. Пока были силы – спускался с 9-го этажа пешком и поднимался так же. Потом силы стали таять, но гордость не позволяла ему просить кого-то о систематической помощи – а может, и некого было просить... Он привязался к соседке Татьяне Кузовлевой, тогда молодой маме, и периодически обращался к ней за мелкими любезностями: заштопать перчатки, сохранить на лето зимнее пальто – чтобы в его квартире не потравила одежду распоясавшаяся моль, которую хозяин больше не может ловить молниеносным взмахом руки… Главная же услуга, какую на протяжении нескольких лет Татьяна Витальевна оказывала Овсею Иосифовичу, – каждое утро стучала в его дверь «и как можно громче произносила: ‛С добрым утром!“. И не отходила, пока не услышу: ‛Я жи-ив!“. От этого ответа всякий раз больно сжималось сердце… Он умер спустя два года после нашего переезда на Преображенку – в 1977 году».
Чем не трогательный до комка в горле рассказ?.. В этой главке нет ни одного стихотворения, кроме того, которое посвятила Татьяна Кузовлева своему пожилому другу – но она вся насквозь поэтична, как хорошая песня.
Необходимо воздать должное прозаическому слогу Татьяны Кузовлевой – он кристально чист и задушевен. Сочетание не то чтобы невозможное или редкое, но мемуарные произведения, прямо говоря, не всегда служат образцом литературного мастерства. То автор не хочет ничего «приукрашивать» в угоду правде и впадает в голую документальность; то, напротив, не может преодолеть соблазна насытить книгу собственными рассуждениями (и то сказать, где же ещё «вывернуть душу», как не в мемуарах, на которые часто возлагаются надежды сакральные, исповедальные), отчего и впадает в резонёрство; а то просто не способен найти баланс между подробностью и живостью изложения. Рада подчеркнуть, что книга-исповедь Татьяны Кузовлевой при всей подробности её жизнеописания и масштабности ценной информации о других героях получилась исключительно увлекательной, интригующей как содержанием, так и умело выстроенной формой. И многочисленные цитаты из стихов, которые могли бы «разжижить» текст или рассеять читательское внимание, здесь, напротив, служат какими-то «перекатами» для прозаического повествования. Не говоря уж о том, что иные стихи – самостоятельные произведения искусства:

Там, где ухает филин пророчески,
Где сосны поднебесная стать,
Где готова по имени-отчеству
Я любую травинку назвать,

Где не надо ни славы, ни почестей,
Там встает, как двойная беда:
И боязнь потерять одиночество,
И боязнь, что оно навсегда…

Это стихотворение, уже выходившее в составе книги «Одна любовь» (М., Время, 2012), Татьяна Кузовлева предпослала главе «Она и он» – о Юлии Друниной и Алексее Каплере. Стихи как в магическом кристалле отражают всю непростую историю любви, чьё описание в прозе заняло почти тридцать страниц…
Конечно, книга «Мои драгоценные дни» – не поэтическая антология. Это, я бы сказала, поэтические воспоминания. «Стихом разбуженная память», пришедшая и к читателю на одном дыхании, как стихотворение.


Сафронова Елена


© 2009-2014 ООО Издательство ДЕКОМ

Created by WebRa